Ghosts: мотивы зеркала, двойничества и шахмат

Ghosts – это общепризнанная в среде поклонников Майкла Джексона вершина среди всего того, что он успел создать в киноискусстве. Это не видеоклип, а 40-минутный фильм, который, имхо, правильнее всего было бы отнести к жанру социально-философской драмы, хотя и облеченной в притчевую форму.

«Ужастик», как его называют поверхностные зрители – неподходящее определение, а лишь внешнее. Так же, например, фантастику Курта Воннегута или тем более Рэя Брэдбери мне трудно назвать чистой фантастикой, потому что автор здесь лишь использует «фантастические» средства для достижения совсем других, впрямую относящихся к реальному обществу и человеку художественных целей. «Сирены Титана» — не повесть о полете на Марс, а рассуждение о смысле существования человечества. То же самое мы имеем и здесь – Ghosts, при всем обилии атрибутов «ужастиков», вовсе не примитивная страшилка, сдобренная музыкальным сопровождением – это становится ясным почти сразу, если хоть чуть-чуть стараться проникнуть вглубь.

Фильм «Ghosts» — это удивительная смесь жанров. Так, например, на поверхности лежит то, что это автобиографический фильм. Но узнаваемые автобиографические реалии вплетены в сюжет философской притчи – причем сюжет очень простой, там и действия-то почти никакого нет, видимого действия, но поле для толкований – огромное, если не сказать необъятное. Но здесь есть и еще один слой – слой социальной драмы: это жесткое обличительное послание обществу.

Да еще все это подано под соусом музыкального фильма. Роскошного музыкального представления, киномюзикла. С фантастическими танцевальными номерами. То есть так, чтобы завлекало самого неискушенного зрителя. Это очень характерный майкловский способ творить, и в нем так много пушкинско-моцартовского отношения к творчеству – когда вложено туда невероятно много всего, а на выходе получается кристально чистый и очень-очень простой результат. Понятный каждому – но в котором можно находить новые смыслы всю жизнь.

Синопсис, на основе которого был написан сценарий фильма, принадлежит самому Майклу и Стивену Кингу. Однако я почти уверена в том, что Кингу тут принадлежит скорее роль оформителя-профессионала, «одевшего» идеи Майкла в подходящие кинематографические одежды – уж слишком много здесь узнаваемо-майкловского, откровенно-исповедального и личного.

Итак, начнем, благословясь. Начало фильма у любого мало-мальски грамотного англоязычного зрителя вызовет непременные ассоциации с Эдгаром По. Облик этого замка – как снаружи, так и внутри, кажется, прямо списан с «Падения дома Ашеров» — до подробностей. Тот же дом, тот же интерьер. Позволю себе привести длинные цитаты из новеллы – они говорят сами за себя:

«Открывшееся мне зрелище — и самый дом, и усадьба, и однообразные окрестности — ничем не радовало глаз: угрюмые стены… безучастно и холодно глядящие окна…кое-где разросшийся камыш… белые мертвые стволы иссохших дерев… от всего этого становилось невыразимо тяжко на душе <…> я уже всерьез верил, будто самый воздух над этим домом, усадьбой и всей округой какой-то особенный, он не сродни небесам и просторам, но пропитан духом тления, исходящим от полумертвых деревьев, от серых стен и безмолвного озера, — всё окутали тлетворные таинственныеиспарения, тусклые, медлительные, едва различимые, свинцово-серые. Прежде всего поражала невообразимая древность этих стен. За века слиняли и выцвели краски. Снаружи все покрылось лишайником и плесенью, будто клочья паутины свисали с карнизов».

«Неслышно ступающий лакей безмолвно повел меня бесконечными темными и запутанными переходами в «студию» хозяина. Все, что я видел по дороге, еще усилило, не знаю отчего, смутные ощущения, о которых я уже говорил. Резные потолки, темные гобелены по стенам, черный, чуть поблескивающий паркет, причудливые трофеи — оружие и латы, что звоном отзывались моим шагам, — все вокруг было знакомо, нечто подобное с колыбели окружало и меня, и, однако, бог весть почему, за этими простыми, привычными предметами мне мерещилось что-то странное и непривычное».

«Комната была очень высокая и просторная. Узкие стрельчатые окна прорезаны так высоко от черного дубового пола, что до них было не дотянуться. Слабые красноватые отсветы дня проникали сквозь решетчатые витражи, позволяя рассмотреть наиболее заметные предметы обстановки, но тщетно глаз силился различить что-либо в дальних углах, разглядеть сводчатый резной потолок. По стенам свисали темные драпировки. Все здесь было старинное — пышное, неудобное и обветшалое. Повсюду во множестве разбросаны были книги и музыкальные инструменты, но и они не могли скрасить мрачную картину».

Однако, если мысли об этих декорациях, взятых из По, у меня возникли сразу же, при первом же просмотре фильма, то как выглядел хозяин дома Ашеров, я не помнила. А выглядел Родерик Ашер, художник, поэт и музыкант, живущий в мире своих фантазий, одинокий и отгороженный от мира — вот так (не правда ли, невероятно узнаваемо):

«Восковая бледность; огромные, ясные, какие-то необыкновенно сияющие глаза; пожалуй, слишком тонкий и очень бледный, но поразительно красивого рисунка рот; изящный нос с еврейской горбинкой, но, что при этом встречается не часто, с широко вырезанными ноздрями; хорошо вылепленный подбородок, однако, недостаточно выдавался вперед, свидетельствуя о недостатке решимости; волосы на диво мягкие и тонкие; черты эти дополнял необычайно большой и широкий лоб, — право же, такое лицо нелегко забыть. А теперь все странности этого лица сделались как-то преувеличенно отчетливы, явственней проступило его своеобразное выражение — и уже от одного этого так сильно переменился весь облик, что я едва не усомнился, с тем ли человеком говорю. Больше всего изумили и даже ужаснули меня ставшая поистине мертвенной бледность и теперь уже поистине сверхъестественный блеск глаз. Шелковистые волосы тоже, казалось, слишком отросли и даже не падали вдоль щек, а окружали это лицо паутинно-тонким летучим облаком; и, как я ни старался, мне не удавалось в загадочном выражении этого удивительного лица разглядеть хоть что-то, присущее всем обыкновенным смертным».

Более того, оказывается, в этой же новелле можно найти и еще один эпизод, который прямо перекликается с биографией Майкла. Родерик Ашер сочиняет балладу. Если бы не время создания фильма (1996 год), — время, когда основные трагические события в жизни Майкла – судилище, позор и разорение его сказочной страны Неверленд — были еще впереди – то это был бы текст об этой истории. О его собственной истории. Смотрите:

«Божьих ангелов обитель,
Цвел в горах зеленый дол,
Где Разум, края повелитель,
Сияющий дворец возвел.
И ничего прекрасней в мире
Крылом своим
Не осенял, плывя в эфире
Над землею, серафим.

Гордо реяло над башней
Желтых флагов полотно
(Было то не в день вчерашний,
А давным-давно).
Если ветер, гость крылатый,
Пролетал над валом вдруг,
Сладостные ароматы
Он струил вокруг.

Вечерами видел путник,
Направляя к окнам взоры,
Как под мерный рокот лютни
Мерно кружатся танцоры,
Мимо трона проносясь;
Государь порфирородный,
На танец смотрит с трона князь
С улыбкой властной и холодной.

А дверь!.. рубины, аметисты
По золоту сплели узор —
И той же россыпью искристой
Хвалебный разливался хор;
И пробегали отголоски
Во все концы долины,
В немолчном славя переплеске
И ум и гений властелина.

Но духи зла, черны как ворон,
Вошли в чертог —
И свержен князь (с тех пор он
Встречать зарю не мог).
А прежнее великолепье
Осталось для страны
Преданием почившей в склепе
Неповторимой старины.

Бывает, странник зрит воочью,
Как зажигается багрянец
В окне — и кто-то пляшет ночью
Чуждый музыке дикий танец,
И рой теней, глумливый рой,
Из тусклой двери рвется — зыбкой,
Призрачной рекой…
И слышен смех — смех без улыбки.

[Перевод Н. Вольпин]

«Духи зла черны как ворон» — вот еще одна ниточка, по которой разматываются ассоциации. Как мы помним, ворон появляется в первых же кадрах фильма. Однако не уверена, что его появление цитирует «духи зла черны как ворон» — скорее, опять же у англоязычного зрителя, в голове возникает другой ворон – поэма «Ворон» того же, очень любимого Майклом Эдгара По.

Это настолько известное и классическое его произведение, что ассоциация вылетает прямо из подкорки:

«Я открыл окно, и странный
гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает;
я привета от него
Не дождался. Но отважно, —
как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери,
к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады,
сел так тихо на него,
Тихо сел, —
и больше ничего.

Как ни грустно, как ни больно, —
улыбнулся я невольно
И сказал: «Твое коварство
победим мы без труда,
Но тебя, мой гость зловещий,
Ворон древний, Ворон вещий,
К нам с пределов вечной Ночи
прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда
прилетаешь ты сюда?»
И ответил Ворон:
«Никогда»».

(Перевод Дм. Мережковского)

По-английски: «»Tell me what thy lordly name is on the Night’s Plutonian shore!» Quoth the Raven «Nevermore»».

«Nevermore», — крикнул ворон у Эдгара По, и с тех пор в каком бы англоязычном произведении он ни каркал, все равно за этим будет чувствоваться «nevermore», «никогда».

«Никогда!» — каркает он в лицо толпе, пришедшей в этот странный замок, и если кому-то до сих пор неясно, что этот сумрачный загадочный дом – это «Иное место», это дом, которого никогда не было, это дом «Нигде», это земля «Нет-и-не-будет», это Neverlend – то после этого крика становится ясным, что гости пришли в дом Майкла Джексона. Хотя вернее было бы сказать — в «дом души» Майкла Джексона — творца, художника и создателя собственной вселенной, потому что реальный Неверленд был прекрасной детской сказкой, а не мрачным замком. Но это только одна сторона, есть и другая: Майкл рисует свое обиталище как мир фантазий – но в то же время он представляет свой дом именно таким, каким он и воображался в тот момент подавляющему большинству нелюбопытного и непросвещенного человечества.

Напомним, в 96-м году Майкл имел репутацию крайне странного человека, ему приписывали огромное число самых нелепых поступков и свойств; в частности, то, что он живет отшельником в очень подозрительном месте, которое сам себе выстроил, затворившись от всех и погрузившись в мир собственных фантазий, полностью оторванных от реальности.

Но самое интересное начинается дальше. Вместе с толпой мы входим в главную залу замка – и тут Майкл использует излюбленный кинематографический прием – смену черно-белой картинки на цветную. И здесь, таким образом, он неожиданно для зрителя принципиально отталкивается от Эдгара По, как бы говоря: «Нет, это у По вы читали о странном мире странного человека; мой мир – другое, мой мир похож на его, потому что создан силой моей фантазии, но именно эта фантазия и есть настоящая ПРАВДА, РЕАЛЬНОСТЬ».

Нереальным, несоответствующим действительности становится обычный черно-белый мир – мир normal people, как называет его антагонист героя Майкла. Так уже с первых кадров фильма зритель понимает, где подлинная реальность, а где – поддельная. И подделкой оказывается как раз то, что старательно рядится в «нормальные» одежды. А фильм называется «Призраки» — и отсюда следует главный вопрос: если гости пришли из поддельного, нереального мира в реальный, то — КТО ЖЕ ЗДЕСЬ ПРИЗРАКИ?

Зададим себе этот вопрос, но попробуем ответить на него позже.

А пока вернусь к тому, что побудило меня написать этот текст. Много раз, когда я смотрела Ghosts, я задавала себе вопрос – отчего там так явственно-натурально показаны полуистлевшие лица этих танцующих мертвецов. В другом «мертвецком» видео Джексона -«Триллер» — зомби не показаны столь детально и портретно – а тут это просто смакуется. Что-то здесь не так, думала я, памятуя, что у Майкла не бывает случайного – а тем более в такой «программной» вещи, как Ghosts, это не может быть просто деталью для создания атмосферы «ужастика».

Прозрение наступило, когда я в очередной раз переживала кульминацию – эпизод с зеркалом. Зеркало – центральный, ключевой образ фильма, который объясняет всю его композицию и отвечает почти на все вопросы о том, почему эта история снята так, а не иначе.
Зеркало – древний образ, использовавшийся самыми разными художниками – как в изобразительном искусстве, так и в литературе.

Так, еще Гойя использовал его, чтобы в своих «Капричос» беспощадно высмеять царствующую испанскую королеву, изобразив ее старухой, молодящейся перед зеркалом, показывающим отвратительное отражение (и тем самым художник еще и ответил на шедевр своего предшественника, Веласкеса – «Венеру перед зеркалом»).

С мотивом зеркала неразрывно связан и другой мотив, имеющий тоже многолетнюю литературную традицию – мотив портрета, и шире – мотив двойника. И кто знает, что из всего этого литературного наследия использовал Майкл, придумывая сценарий? Остается только догадываться. Так, если пушкинское «свет мой, зеркальце, скажи», думаю, не входило в его литературный багаж, то «Белоснежка» с тем же зеркальцем, конечно же, там была. Уверена, что и детям своим он ее читал.

Здесь же, в этой же традиции, назовем гоголевский «Портрет»  — историю, предвосхитившую во многом появление позднее уайльдовского «Портрета Дориана Грея».

Здесь же – Тарковский со своим «Зеркалом» — многогранном и пронизанном смыслами повествовании о себе, своей стране и своем времени.

Здесь же – «Двойник» Достоевского, в который я не буду даже вдаваться, настолько это сложно и далеко может увести от темы.

Здесь же – «Тень» Евгения Шварца, история о двойничестве темной и светлой стороны одного человека (об этом я немного скажу ниже).

Достаточно того, что все это прочитывается в Ghosts — подчеркиваю, даже если автор не думал обо всех этих смыслах – произведение живет отдельно от него, и само продолжает себя дополнять, часто даже тем, что автору и не снилось. Этот список открыт, ассоциаций масса, привести их все мне мешает только ограниченность собственного образования.

И если переклички с Достоевским, Гоголем и Тарковским – это скорее не авторский замысел в Ghosts, а привнесенные смыслы, то «Дориан Грей» в фильме присутствует несомненно. В кульминации фильма мы видим историю Дориана Грея, спрессованную в несколько секунд – герой Майкла, вселяясь в своего антагониста, ставит прямо перед ним зеркало, в котором тот видит свое истинное лицо – и это лицо вмиг стареет, становясь еще уродливее с возрастом. «Ну и кто теперь фрик? Кто теперь цирковой урод? Кто теперь пугающее чудовище?» — отчаянно кричит зеркало-Майкл своему противнику, а значит – всему «нормальному» миру, всему осуждающему его обществу, всему уныло-приземленному, тупому и ханжескому.

Зеркало-Майкл. А потом зеркало разбивается – и через минуту сам Майкл РАЗБИВАЕТСЯ ТОЖЕ, падает на пол и разбивается.

Яснее образа и придумать нельзя. Человек-гений-зеркало, которое говорит правду. Зеркальный мир, в котором люди узнают правду о себе. А значит, и ужасные лица мертвецов – это ИХ СОБСТВЕННЫЕ лица, лица всех этих обывателей, которые судят и рядят о гении, повторяя и повторяя тысячу раз описанный извечный конфликт художника и толпы – философскую драму, начало трансформаций которой положил еще Платон, не оставивший гениям места в своей идеальной модели государства. Вот почему эти лица показаны так подробно. Вот почему в какой-то момент они замещают собой толпу гостей, сгрудившись возле антагониста хозяина замка – да, Майкл старался, чтобы его поняли… Исключением стали только дети – только их отражений нет среди зомби.

И конечно же, он поет – вот что (перевод morinen, elga74 и nlmda с моими минимальными изменениями, взят из субтитров morinen):

«Я наслышан о твоих делишках,
Говорят, ты ужасен и совсем один
Воющий волк, а не человек,
Ты творишь зло чужими руками.
Но со мной у тебя ничего не выйдет.
Ты мне отвратителен,
Ты целишься в меня.
Вы все мне отвратительны,
Просто хотите урвать от меня кусок,
Но вам слабо, слабо!

Глядите-ка, кто ко мне пришел
С холодным надменным лицом
Посмотрите, я все еще держусь на ногах
Как бы вы ни пытались поставить меня на колени!

Ты просто слабак, слабак!
Давай же, заяви о этом!
Ты просто слабак, слабак!
Давай же, заяви о этом!

В Голливуде — настоящий ад
Ведь вас же это устраивает, правда?
Выползают из пыльной дыры
Слухи о том, как кто-то что-то сказал.

Какая жалость, какая жалость!
Почему бы вам не крикнуть об этом?
Вам просто слабо, слабо!
Почему бы вам не заявить об этом?»

«Тебе страшно, детка?
Боишься ли ты меня?
Страшный ли я, детка?
Страшен ли я для тебя?
Скажи, страшен ли я, детка?
Страшен ли я, детка?
Страшно ли тебе, детка?
Страшен ли я для тебя?

Я не хочу об этом говорить!
Страшно ли тебе?
Я устал от такого обращения!
Знаешь, ты тоже меня пугаешь!
Мне кажется, зло — это ты!

Страшно ли тебе, детка?
Ну что, теперь тебе страшно?»

«В зале появился призрак
Под кроватью прячется вампир
В стенах что-то таится
Ступени залиты кровью
Нечто парит по комнате
А я ничего не вижу
Но знаю, что оно реально
Ведь оно преследует меня!
Я не понимаю!
Я ничего не понимаю!
Повсюду запах призраков
Только их не обнаружить
И открытый гроб ожидает
Душу, что не обрела покой
Я не понимаю!
Я ничего не понимаю!
И кто дал тебе право пугать мою семью?
Кто дал тебе право пугать мою девочку?
Я нужен ей
Кто дал тебе право
трясти мое фамильное древо?
Ты вонзаешь мне в спину нож,
Пускаешь в меня стрелу!
ПРИЗНАЙСЯ МНЕ, ТЫ ПРИЗРАК ЗАВИСТИ?»

«Ты целишься в меня», «я устал от такого обращения», «вы пытались поставить меня на колени». Все песни – предельно личные, обнаженно-исповедальные, все – крик, направленный вовне, и одновременно – диагноз обществу, жесткий и ничем не прикрытый. Ни в одном из своих видео Майкл не выглядит и не ведет себя настолько по-мужски резко и властно, разрушая привившийся в публике образ мужчины-мальчика и открыто бросая вызов. Так философский вечный конфликт гения и общества становится еще и социальной драмой, обрастает плотью современности.

Еще одна вещь, о которой хотелось бы сказать, касается композиции действия. Я долго думала о том, отчего все-таки в Ghosts Майкл решил сам сыграть собственного антагониста (да, и героя, и его противника играет сам Майкл, во второй роли – загримированный до неузнаваемости). На поверхности лежит то, что, конечно, выступить в роли равновеликого противника Майкла Джексона просто никто не может – кроме самого Майкла. Любой другой человек в этой роли изменил бы концепцию фильма. Но мне казалось, что тут есть еще что-то. И этот что-то я нашла – на полу:)))

Обратите внимание, в этом интерьере единственная очень яркая, просто навязчиво яркая часть – это пол. Пол – в черно-белых квадратиках. Он постоянно в кадре, а когда «прах Майкла» разлетается под дуновением ветра, он просто висит в кадре пару секунд. Не знаю, есть ли тому какие-то свидетельства, но лично мне абсолютно ясно, что этот пол – парафраз шахматной доски. На которой Майкл является кем? Правильно – КОРОЛЕМ, ведь он же «король музыки поп, рок и соул», не правда ли. Второй король – его противник, и конечно, его двойник, только другого цвета. И посмотрите, все действие выстроено как шахматная партия: две «армии» выстроены фронтально, друг против друга, на одном ограниченном пространстве, и при всем несходстве являются ЗЕРКАЛЬНЫМ отражением друг друга. И партия заканчивается поражением враждебного короля.

Блестящий замысел, я считаю. И кроме того, при таком прочтении начинает играть и еще одна ассоциация – одна из любимых Майклом книг «Алиса в Зазеркалье» (да, и тут зеркало), которая тоже описывает шахматную партию.

Вспомним, к слову, известное фото на фоне шахматной доски, а также обложку диска «Blood on thr dancefloor», замыслявшегося как раз в то же самое время.

В этом шахматном мотиве есть и еще один оттенок. Не суть важно, кто из королей «белый» или «черный», но само обозначение шахматной темы, плюс черно-белый костюм Майкла, плюс вспоминаемая каждым зрителем его личная непростая и оболганная СМИ история превращения из черного в белого – все это дает отсылку к более раннему видео Джексона, нашумевшему манифесту против расизма «Black or White». Таким образом, слова «Посмотрите, я все еще держусь на ногах, как бы вы ни пытались поставить меня на колени!» можно прочесть и как антирасистский призыв, а весь этот огороженный металлическим забором замок – как метафору негритянского гетто, ведь не зря Майкл всегда всячески подчеркивал свою принадлежность к афроамериканцам.

Впрочем, эта тема не выходит здесь на первый план, да и среди гостей Майкла-волшебника есть черные дети и взрослые. Но подспудно об это все равно думаешь…

Однако, как и в самом «Black or White», тему черного и белого здесь можно понять иначе – как тему темного и светлого в человеческой душе (об этом когда-то писала Любовь Фадеева — amor). «Тень» Шварца сразу вспоминается, да, – и особенно фильм с Олегом Далем в главной роли. Но со всем этим богатством смыслов, как авторских, так и привнесенных, я в конце концов втягиваюсь в такой водоворот, что уже не могу ответить на вопрос о том, кто же в этом фильме – призраки, тени, а кто – нет. Вероятно, этого ответа и не должно быть – недосказанность и открытый финал всегда интереснее указующего перста.

Но Майкл Джексон не был бы Майклом Джексоном, если бы он не придумал в конце ход, который после пережитого катарсиса расслабит и развеселит простого зрителя (вот оно, моцартианство), снимет весь накал и пафос (посрамив всех обвинявших его в мании величия), а нам, поклонникам, устроит ловушку и загадку. Заявив вдруг, что все это было – так, ерундой, шуткой.

«Мы же просто весело провели время, не правда ли?» — спросит он, очаровательно улыбаясь. И, как в «Триллере», изящно закольцует композицию, начав с серьезного, а закончив смешным.

Чтобы мы смеялись и плакали.

Елена Зеликова

Санкт-Петербург, 2011