«Жизнь с Майклом Джексоном»

Перевод документального фильма Мартина Башира «Living with Michael Jackson» (2003)

Я предложил Майклу Джексону — покажи мне настоящего человека, но покажи мне всё, чтобы не было никаких ограничений. Он обдумал это предложение и сказал: «Да. Приезжай в Нэверленд».
(Нэверленд, вечер, парк, горят все огни на аттракционах.)
— Ты приходишь сюда один?
— Да!
— Как часто?
— Всё время.
— Просто так, в одиночку?
— Ага.
— И катаешься на аттракционах…
— Ага. Катаюсь на карусели, включаю музыку. Я люблю, когда на карусели звучит классическая музыка, а иногда — «Childhood» или «Smile», или песни таких людей, как Барбра Стрейзанд. Что-то красивое, знаешь.
— А что насчёт «чёртова колеса»?
— Я люблю «чёртово колесо», это традиционный, очень старый аттракцион. И он успокаивает, это не для того, чтобы захватило дух, там просто удобно, спокойно, можно загадывать желания, мечтать…
— Мы можем прокатиться?
— Конечно!
— Ну давай.
(Кадры, снятые на колесе. Башир говорит о том, что здесь Майкл скрывается от беспокойной реальности его сегодняшней жизни.)
(Майкл и Мартин Башир идут кататься на маленьких автомобильчиках по Нэверленду. Башир стартует первым, и Майкл восклицает вслед: «Он жульничает!»)
— Это Майкл Джексон, которого вы никогда прежде не видели. Взгляд изнутри на его музыку, его деньги, его детей, его сексуальную жизнь, его лицо. Попросту говоря — на его мир.

(Разговор в студии. Майкл сидит за роялем.)
— Как ты пишешь песню?
— Как я пишу песню… ну…
— Ты садишься за рояль, что происходит?
— Если я сяду здесь, сыграю несколько аккордов и скажу — я напишу лучшую песню на свете, то ничего не получится. Нечто в небесах просто говорит: «Эй, пришло время, это должно случиться сейчас, и вот то, что я хочу тебе дать». Помню, когда я писал «Billie Jean», я ехал в моей машине по улице. До того я просто сказал себе, что хочу написать песню с мощной партией баса, и не задумывался особо об этом, а несколько дней спустя пришло это… (Изображает вступительные аккорды песни.)
— Откуда это взялось?
— (Пожимает плечом и делает жест рукой, подразумевая небо.) Сверху.
— Ладно, и вот ты пел эту партию баса, но как появилась вся аранжировка, все остальные инструменты, как это было сделано?
— Это… тут главное — не мешать самой музыке. Не надо стоять на пути у музыки. Не надо писать музыку — надо позволить ей писать саму себя.
— И с танцем то же самое?
— Да, это одно и то же.
— Как ты это делаешь, как ты танцуешь, ты можешь мне показать?
— О Боже…
— Ну давай, просто встань и покажи.
— …мне неудобно…
— Ну просто покажи, покажи, научи меня.
— …про меня это уже знают — я ужасно застенчивый, мне неудобно…
— Ладно, тебе неудобно, но ты просто встань и покажи.
— Ну… Хорошо.
(Майкл выходит из-за рояля, делает несколько своих фирменных движений.)
— О чём ты думаешь, когда танцуешь?
— Я не думаю. Думать — это вообще самая большая ошибка, какую может сделать танцор. Ты должен чувствовать. Ты становишься бас-гитарой, духовыми, флейтой, струнными, ударными…
— Ты как бы передаёшь это телом?
— Да, совершенно правильно.
(Майкл учит Башира делать «лунную походку», объясняя, что одной ногой надо отталкиваться, а скользить на каблуке другой ноги.)
— Это не так легко.
— Это очень трудно объяснить… Смотри, ты всегда скользишь только на пятке, не на носке, а на пятке…
— Это нелегко, это достаточно неестественное движение для человека…
— Ну да, и так создаётся иллюзия.
(Башир пробует повторить.)
— Ну вот, примерно так. Идея вот такая.
— Ты очень добрый человек…

(День. Нэверленд — зоопарк, фонтаны…)
Дом Майкла Джексона, Нэверленд — это ранчо площадью около 3 тысяч акров, в трёх часах езды от Лос-Анджелеса. Как и почти всё в его жизни, это поместье нужно увидеть своими глазами, чтобы поверить в его существование. Вдохновлённое детской сказкой про Питера Пэна — о маленьком мальчике, который никогда не взрослел — это поместье, на создание которого ушли многие миллионы долларов, является рукотворным воплощением сказочной реальности. Здесь есть огромный парк аттракционов, а также зоопарк с жирафами, слонами, тиграми и парой орангутангов. От шимпанзе Бабблз зверинец разросся до целого заповедника. Это самый настоящий рай для десятилетнего ребёнка — но Майклу Джексону сейчас 44.

(Разговор в кинотеатре.)
— Вдохновением для Нэверленда стал Питер Пэн. Почему именно такой персонаж, как Питер Пэн, настолько вдохновляет тебя?
— Потому что Питер Пэн для меня представляет то, что очень дорого моему сердцу — юность, детство, желание никогда не взрослеть, волшебство, умение летать… Всё, что, как я думаю, составляет суть детей, чуда, волшебства. А я так и не вырос из любви ко всему этому, для меня это по-прежнему очень дорого.
— И ты отождествляешь себя с ним.
— Полностью.
— Ты не хочешь взрослеть.
— Нет. Я — Питер Пэн.
— Но ведь ты — Майкл Джексон.
— Сердцем я Питер Пэн.

Климат — проблема для Джексона. Он говорит, что из-за его болезни, изменившей цвет его кожи — витилиго — прямой солнечный свет ему вреден. Под прикрытием зонта он отвёл меня в самое тайное место.
(Огромное дерево растёт на поляне.)
— Я зову его Дарующим Деревом, потому что оно вдохновляет меня. Я вообще люблю лазать по деревьям, но это дерево я люблю больше всего, потому что я забираюсь на него, смотрю вниз сквозь ветви, и оно даёт мне… Я так люблю это, столько разных идей, я столько песен написал на этом дереве. Я написал здесь «Heal The World», «Will You Be There», «Black Or White», «Childhood»…
— Значит, ты говоришь, что залезаешь на это дерево?
— Да.
— Как высоко ты можешь забраться?
— Вон до той ветки…
— Ты можешь залезть прямо сейчас?
— Да, конечно!
— Давай, я подержу твой зонт. Я просто хочу посмотреть, как ты забираешься туда.
(Майкл отдаёт зонт Баширу и бежит к дереву. Быстро взбирается по кривым веткам.)
— Ты не полезешь?
— Ни за что.
— Это большой секрет, я никогда не рассказывал о моём Дарующем Дереве.
— Хорошо, я попробую. (Начинает взбираться на дерево.) Я немного волнуюсь, что мои ботинки соскользнут…
— Давай же!
(Майкл машет рукой с дерева.)
— Тебе весело?
— Конечно!
— А мне страшно. Я, пожалуй, дальше не полезу.
— Ты по деревьям не лазаешь?
— Нет, никогда.
(Снова на земле.)
— Я люблю лазать по деревьям, это два моих самых любимых занятия — битвы водяными шарами и лазание по деревьям.
— И ты не предпочитаешь занятия любовью, или походы на концерт, или… Ты действительно предпочитаешь битвы водяными шариками чему угодно другому?
— Ну, кто-то любит играть в баскетбол, а я люблю лазать по деревьям…

Как же его музыкальный гений привёл его в тот сюрреалистический мир, которым стала его жизнь теперь? Я стал искать ответы в самом начале истории.
— Ты помнишь, как ты впервые обнаружил, что у тебя есть особый музыкальный талант?
— Моя мать однажды застала меня, когда я застилал свою постель и пел. И она сказала отцу, что я умею петь, но он не хотел об этом слышать, он сказал, что главный певец в группе — Джермен. Мать сказала: «Джо, тебе действительно надо послушать, как он поёт». Он сказал: «Нет, в группе поёт Джермен, и точка». Она всё-таки заставила его послушать меня, и с тех пор я стал певцом в группе. …Всё время в детстве, я помню, люди говорили обо мне — «это сорокадвухлетний карлик». Сперва я не понимал этого, но они имели в виду то, как я двигался на сцене, мастерство, с которым я пел…
— Кто-нибудь учил тебя этому?
— Нет. Этому не научишь. Это должно идти изнутри, это дар…
…Я прекрасно помню, как я ходил на студию Мотаун записываться, а прямо через улицу, напротив студии, был парк. Я слышал, как дети там веселились, играли в футбол, волейбол, бейсбол… Я помню, как много раз оглядывался, и просто закрывал лицо руками и плакал… Я так хотел поиграть иногда, но не мог. Просто не мог, я должен был идти на студию.
— Когда ты тренировался, твой отец придерживался очень строгой дисциплины. В чём это выражалось?
— (Пауза) Хм!.. (еще пауза) …Мне не доставалось так сильно, потому что меня он использовал как пример. Он говорил: «Делайте, как Майкл». И он тренировал нас с ремнём в руке. Если ты ошибаешься, то жди, что тебя… (изображает свист ремня)
— Значит, ты говоришь, что когда ты репетировал танцевальные движения, твой отец вёл репетиции с ремнём в руке?
— Да. Он мог просто разорвать тебя, если ты ошибался. И мы не только практиковались, мы еще нервничали во время репетиций. Потому что он сидел в кресле, в руке у него был ремень, и если ты не сделаешь всё как полагается, он тебя разорвёт. Получишь по полной. Мне доставалось много раз, но я думаю, что мой брат Марлон получал больше всех, потому что ему не так легко было репетировать, и он очень старался. Отец всегда говорил: «Делай, как Майкл, делай, как Майкл». И все остальные нервничали, и я нервничал тоже. Потому что он был очень суров.
— Он бил тебя?
— Очень много.
— Только ремнём?
— (Закрыв лицо рукой) Зачем ты это со мной делаешь?.. Нет, не только ремнём…
— Чем еще?
— Верёвкой… всем, что попадётся. И так сильно, как мог.
— Но ты же был всего лишь ребёнком.
— Я знаю…
— Ты был малышом, и ты создавал успешные записи…
— …я знаю… Он просто выходил из себя. Я помню, как моя мать кричала: «Джо, ты его убьёшь, остановись, ты же убьёшь его!..» А я был очень проворным, и иногда он не мог поймать меня, но если ловил — о, Боже… Это было ужасно.

Я смотрел на экран и не мог не думать о том, какой эффект оказала на маленького Майкла эта жестокость.
— Мы были в ужасе, просто в ужасе. Думаю, он до сих пор не понимает, насколько напуган — НАПУГАН — я был. Меня просто выворачивало.
— Тебя рвало?
— Да.
— Что вызывало такую реакцию?
— Его присутствие. Один взгляд на него. Иногда я терял сознание, и мои телохранители подхватывали меня.
— Когда он бил тебя, ты ненавидел его?
— Да… Страшно ненавидел… И потому сейчас я и пальцем не трогаю моих детей, я не хочу, чтобы они когда-либо чувствовали то же самое по отношению ко мне. Никогда. И он не любил, когда мы звали его «папа», а я так хотел звать его папой… Он говорил: «Я тебе не папа, я — Джозеф», понимаешь. И я полностью простил его за всё это, так было нужно. Но я не люблю, когда мои дети зовут меня «Майкл». Я говорю — я папа. Всё наоборот теперь… И когда люди говорят — «плохое обращение», это неправильно, совершенно неправильно.

Тридцать лет спустя воспоминания были всё так же свежи. Но на размышления было мало времени. Был конец лета, и Майкл Джексон покидал Нэверленд. (Съёмки в Лас-Вегасе.)
Отель «Четыре сезона». Очень быстро стало понятно, что Джексону ужасно скучно, и он изолирован. Ему действительно нравилось, что рядом с ним есть кто-то помимо странной коллекции манекенов и приборов, которых я нашёл в его номере.
— Это твой номер? Что тебе нравится в Лас-Вегасе?
— Ммм… Мне нравятся развлечения. Приезжать сюда интересно.
— (Указывая на игрушку, что-то вроде самоката) Что это?
— Это… Когда мне скучно, я на этом катаюсь по коридорам отеля. Ношусь по коридорам поздно ночью иногда…
— Шутишь.
— Нет, серьёзно.
(Майкл стоит на электронном имитаторе скейтборда — он отталкивается ногой, стоя на месте, а на экране перед ним персонаж мчится по улицам на скейте.)
— Мне нравится эта игра… (Комментирует происходящее на экране, издавая возгласы, как будто катается на самом деле.)
(В углу стоит большая фигура. Башир обращает внимание на неё.)
— Это кто?
— Это Зелёный Великан. Эту рекламу знает вся Америка, она должна убедить детей есть зелёный горошек. (Напевает мелодию из рекламы) Хоу-хоу-хоу, Зелёный Великан…
Скоро я узнал, что Лас-Вегас полон неприятных воспоминаний для Джексона.
— Мне приходилось спать в одной комнате с моими братьями во время гастролей. И в моей комнате каждую ночь происходили некие события… Я всё слышал. И мне приходилось притворяться спящим, а братья мне говорили: «Что бы ни случилось — не вставай, не открывай глаз!» Я говорил: «Не буду, обещаю…» И приходили все эти девушки, я слышал, как они говорили: «Это маленький Майкл?» Братья говорили — да. И девушки: «О, он такой хорошенький!» …И я слышал всё.
— Что ты слышал?
— С этими девушками?..
— Ты слышал, как они занимаются сексом?
— Да.
— В одной комнате с тобой?
— Ммм… дай подумать… ну, иногда да, иногда нет.
— Значит, иногда ты лежал и притворялся спящим, а твои братья занимались сексом с девушками в той же комнате.
— Ага…
— У тебя было много подруг, когда ты был подростком?
— Нет… Моей первой девушкой, которую я очень любил, была Татум О’Нил.
— Это был типичная романтическая подростковая любовь?
— Да, так и было, но я не думаю, что я был готов к некоторым вещам, о которых она говорила… Я был достаточно наивным, кроме шуток. Надеюсь, она простит меня за то, что я расскажу эту историю. Татум, пожалуйста, прости меня. Я помню, как она позвала меня к себе домой, её дом был в Беверли Хиллз, и когда я пришёл, она попыталась…
— Что она говорила?
— Всякие сексуальные вещи. Я был напуган до смерти.
— То есть, она зовёт тебя и говорит — Майкл, приходи ко мне домой, я хочу заняться с тобой любовью.
— Да.
— И ты испугался.
— Я очень испугался. Потому что никогда не пробовал ничего такого… И я пришёл к ней, старался держаться храбро, и, помню, она погасила весь свет в спальне, отдёрнула занавески, и можно было видеть всю линию горизонта этого города, это было очень красиво. Она велела мне подойти и лечь на кровать, и я сделал это. И она медленно подошла, и прикоснулась к пуговице на моей рубашке, расстегнула её, и я закрыл лицо руками, вот так, и не смог опустить их. И… она просто ушла. Она поняла, что я слишком робок для этого. Вот и всё.
— И ты не чувствовал никакого искушения, ты был просто испуган?
— Я был испуган. Не думаю, что я был готов к этому.

Мы едем за покупками в потрясающее место. (Разговор в машине.)
— Ты любишь ходить по магазинам?
— Обожаю.
— Что тебе нравится в этом?
— Мне нравится делать покупки, и… Я люблю смотреть, как люди делают какие-то вещи, люблю ремёсла, когда люди делают что-то собственными руками.
— Ты всегда умел обращаться с деньгами?
— Да. Я помню, что получал чеки по 200 тысяч долларов, когда мне было лет 12-13. Отец спрашивал: «Что мы будем делать с такими деньгами?», и их клали на счёт…
— А тебе было всего 13 лет.
— Да, и я получал на руки определённую сумму, чтобы я мог покупать, что хочу. И я покупал жвачку, конфеты, такие вещи.
— Сколько у тебя сейчас денег?
— Очень много, но я бы…
— Нет, просто сколько?
— Много…
— Около миллиарда долларов?
— Да, примерно.
— Более миллиарда.
— Да…
Мы прибыли в любимый торговый центр Майкла. Он сказал мне, что хочет потратить серьёзную сумму денег — и он не шутил. Когда Майкл Джексон выезжает куда-то, на каждом шагу его ждут фэны, чтобы поприветствовать его. (Кто-то в магазине, взрослый мужчина, подходит к Майклу, говоря, что он его большой поклонник и любит петь под гитару. Майкл обнимает его, спрашивает: «Откуда вы?» — «Из Техаса. У меня там сестра, когда она узнает, что я виделся с тобой, она будет плакать, как ребёнок». Майкл смеётся, прощается с ним.)
— Это происходит постоянно, верно?
— Да.
— Люди подходят к тебе, говорят, что любят твою музыку, любят играть…
— Да, это приятно… (указав вверх) Эти потолки, смотри, как здорово.
— Да, это необыкновенная роспись.
— Невероятно.
(Майкл и Башир идут по торговому центру.)
— Ты любишь покупать драгоценности?
— (Очень небрежно) Нет. Для моей матери или Элизабет Тэйлор — да. Элизабет любит драгоценности, моя мать любит драгоценности, и если есть девушка, которая мне нравится, я покупаю ей драгоценности. То есть, если такая есть.
— А сейчас — есть?
— В данный момент — нет. Я пока никого не нашёл.
(Подходя к одному из размещённых в здании магазинчиков, Майкл указывает на освещённую витрину.)
— Это моё любимое место, я купил здесь очень много всего.
Это самый любимый магазин Майкла Джексона в Лас-Вегасе, с самым счастливым управляющим на свете.
(Майкл проходит между различными вещами в магазине — лампы, столики, вазы, роскошный шахматный набор, всё очень шикарное — почти не глядя указывает: «Это, это, это…», — задаёт вопросы менеджеру, договаривается. Башир пытается узнать цену. «У тебя в Нэверленде хватит места для всего этого?» — спрашивает он. «Там достаточно места», — отвечает Майкл, — «и это для другого дома». Две выбранные Майклом вазы стоят вместе около полумиллиона долларов. Башир хочет знать, сколько всего Майкл тратит здесь, но менеджер не может ответить. «Ты покупаешь вещи, которые сделают твой дом походим на императорский», — говорит Башир. «Это мой вкус», — отвечает Майкл. «Вы можете уходить на пенсию после сегодняшнего дня», — в шутку говорит Башир управляющему. «Как насчёт картин?» — спрашивает Башир у Майкла. Майкл выбирает несколько картин, висящих здесь же.)
Новость о том, что Майкл в здании, разлетелась быстро, и собралась толпа желающих увидеть его хотя бы одним глазком. Так происходит всегда, с тех пор, как он был еще мальчиком. Но что случилось такого, из-за чего возникла его длящаяся всю жизнь одержимость тем, как выглядит его лицо?
— Я никогда не смотрел на себя в зеркало. Никогда. Умывался в темноте, и у меня было очень много прыщей, и… Это было трудно — встречаться с публикой. Помню, один раз в аэропорту, где-то в Вирджинии, что ли, одна женщина узнала моих братьев, ахнула: «О мой бог, это же Пятёрка Джексонов, а где маленький Майкл, где Майкл?» — и она оглядывалась, смотрела вниз в поисках маленького Майкла. И тут другой человек сказал ей: «Вот же он» — и она… (имитирует звук разочарования), и «что случилось?..» — она была вот такой. И, Боже, мне хотелось умереть на месте. Она действительно сказала это мне.
— Твои отец и братья дразнили тебя из-за твоей внешности?
— Мой отец дразнил, и один двоюродный брат тоже…
— Что говорил твой отец?
— О Боже… ну… это довольно неприятно… Он дразнил меня, и очень сильно.
— Это жестоко.
— Да, он причинял мне боль этим… Не думаю, что он понимал, насколько это ранит меня.
— Что именно он говорил?
— Он дразнил меня из-за того, как я выгляжу, говорил, что я взял это не с его стороны, что это от Кейт — он всегда называл мою мать Кейт — мол, «это не может быть от меня». И я говорил — «Спасибо за утешение»… И они смеялись… По-моему, люди не понимают, как это может повлиять на человека… И мой двоюродный брат вечно дразнил меня из-за прыщей… Я уходил в свою спальню и плакал.
— Правда ли, что твой отец говорил тебе, что у тебя большой нос? Что он на самом деле говорил?
— «Боже, у тебя такой большой нос, это точно не от меня…»
— Что чувствуешь, проходя через это в подростковом возрасте?
— Ты хочешь умереть… просто хочешь умереть… А в довершение всего, ты должен выходить на сцену, в свет прожекторов, перед сотнями, тысячами людей… Боже, это тяжело. Я был бы счастливее, если бы мог надеть маску.
(Кадры из магазина — Майкл разглядывает разные маски, снимает одну со стены, примеряет на Башира.)
Этот ли подростковый опыт привёл Майкла Джексона к тому, что он переделал своё лицо, чтобы создать свою собственную маску? Я должен был задать ему этот вопрос.
— Что ты можешь сказать людям, которые говорят — когда Майкл Джексон был маленьким, он был чёрным, а теперь он взрослый и выглядит как белый?
— Ну — спросите Бога об этом. Тут дело совсем не во мне, ОК? И это невежество.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что дело совсем не в тебе?
— Я не контролировал моё состояние в подростковом возрасте, я не контролировал это осветление… И — сколько белых людей проводят целые дни на солнце, чтобы выглядеть, как чёрные? И на лосьоне для загара делается многомиллионный бизнес. И никто ничего не говорит об этом. Люди делают это — они стараются выглядеть иначе, чем они есть, и это нормально, как я понимаю, верно?
— И ты старался выглядеть иначе, чем ты есть?
— Нет.
— И что сказать тем, кто думает, что у тебя имплантанты в щеках…
— (Морщится) О Боже…
(Башир перечисляет — «губы, глаза, подбородок…» — а Майкл повторяет: «Это глупость, это глупость…»)
— …это глупо, всё это неправда. Это чушь собачья, они это придумали. Они лгут. Они хотят заставить меня отвечать за всё, когда я ходил с бородкой, они писали, что каждый волосок в ней был пересажен по отдельности лазером — это же просто невежество. Я что — и бороду теперь не могу отрастить? Это написал невежественный дурак. Не верьте в эту глупость, не тратьте деньги на это. Покупая эти газеты, ты не покупаешь то, что основано на правде — это не правда, это отбросы.

И вот я встретился с детьми Майкла Джексона — Принсом Майклом Первым и Пэрис. Их редко можно видеть на публике. (Вбегают дети, на Принсе маска в форме тёмной бабочки, закрывающая всё лицо.)
— Это потрясающая маска! Это бабочка… дай посмотреть. Из чего она сделана?
Принс: — Не знаю. Изнутри она чёрная…
(Малыши переговариваются с Майклом, все вместе идут по коридору.)
Джексон сказал мне, что никогда не разрешает детям выходить на улицу без маски, чтобы скрыть их внешность. Дети — это результат его недолгого брака с медсестрой дерматологии Дебби Роу. Пэрис сейчас четыре года, Принсу почти шесть.
(В лифте. Башир обращается к Принсу.)
— Я смотрю, у тебя ботинки из «Звёздных войн».
Принс: — Только не из второй части. …Я еще из «Человека-паука» хочу тоже…
— Говорят, ты не любишь вторую часть «Звёздных войн», а почему?
Принс: — Она какая-то скучная и глупая.
— Правда? А что заставляет тебя думать, что ты можешь давать такую строгую оценку?
(Принс теряется, вопрос задан в слишком сложной формулировке. Майкл выручает его.)
— Почему ты думаешь, что ты прав? Ты считаешь, что ты прав? (Принс уверенно кивает.)
(Майкл с детьми выходит наружу, напевая «Smile». Его ждут несколько человек, это фэны из Испании, они ведут себя очень спокойно. Майкл разговаривает с ними, потом он и дети садятся в машину.)
— Ты плакал, когда родился Принс?
— Да.
— Ты можешь рассказать мне, как всё было, ты помнишь это?
— Конечно. Когда он появился, у него была очень большая голова, и я увидел эту голову и подумал о прадедушке и о моём брате Рэнди, у них точно такая форма головы… Я сказал: «О, Боже», — и тут мне протянули его и я отрезал пуповину, ножницами такими, в форме аиста, и потом его вымыли и всё такое… И я спрашиваю — можно мне его забрать домой? Мне говорят — нет, его нельзя забирать. Я говорю — почему? «Есть некоторые серьёзные проблемы». Я — что? «Мы должны положить его в палату интенсивной терапии, он неправильно дышит». Нет… Я сказал — пожалуйста, Господи, не позволь, чтобы у меня был больной ребёнок, пожалуйста… И я ждал час, два часа, три часа, четыре часа, я так боялся… И после пяти часов вышла эта медсестра и сказала: «ОК, вы можете ехать домой». Я был так счастлив…
— Пэрис родилась вскоре после этого.
— Да.
— Ты присутствовал при её рождении?
— Конечно. Конечно, и это было просто… волшебство. Она появилась на свет в неправильном положении, и её шея была обмотана пуповиной, я очень волновался… И роды длились дольше. И… я так рвался забрать её домой, что, как только отрезали пуповину, я похитил её… Я увёз её домой прямо в плаценте, во всём этом…
— Ты шутишь.
— Нет, я не шучу. Сгрёб её в полотенце и сбежал. Мне сказали, что всё в порядке, что можно. Я привёз её домой и сам всю её помыл.
— Она же только что родилась.
— Я знаю.
— Почему ты захотел сделать это?
— Потому что я знал, что это можно, мне сказали, что это ничего, и Дебби разрешила, и доктор мне разрешил. Я просто так боялся, что мне сообщат какую-то плохую новость, но ничего плохого не случилось, и после этого страха я уже только — домой, домой, домой…
— Видимо, Дебби осталась в больнице, ведь она только что родила ребёнка.
— Да.
— И она была не против расстаться с новорожденным ребёнком?
— Она сама мне разрешила.
— Забрать младенца?
— Да, она сказала — поезжай, я знаю, что ты этого хочешь, и я совершенно не против. Я спросил — ты точно не против? Она ответила, что да.
— И сколько времени прошло до того момента, как она воссоединилась с ребёнком?
— Я уже не помню, сколько это заняло… Не знаю точно.
(Майкл с детьми и сопровождающий их Башир в Вегасе. Они подходят к древнеегипетской золотой гробнице.)
— Потрясающе! Только посмотри на это лицо. Это прекрасно.
— Это копия гробницы Тутанхамона.
— Да.
— И ты купил её.
— Да.
— Зачем ты её купил?
— Потому что мне это очень нравится, посмотри на роспись, это феноменально, это произведение искусства.
— А ты бы хотел, чтобы тебя похоронили в таком гробу?
— (Смеясь) Я вообще не хочу быть похороненным.
— Правда?
— Да. Я бы хотел жить вечно.

— Ты стараешься дать своим детям нормальное воспитание?
— Да. Конечно.
— И как быть с такими вещами, как школа, образование? Они ходят в школу?
— Да, у них есть школа.
— Они ходят в обычную школу?
— Нет, никогда.
— Почему нет?
— Ничего хорошего бы не получилось.
— Почему?
— Нас преследуют папарацци повсюду, я бы не хотел, чтобы пресса осаждала школу. Они бы там были в кустах, на деревьях… Я вспоминаю, как это было со мной, и репортёры будут делать то же самое, и даже хуже, с ними. И я не хочу этой зависти со стороны учителей, слов «только потому, что вы дети Майкла Джексона, не думайте, что мы будем относиться к вам иначе, чем к кому угодно другому». Они и не требуют никакого особого отношения, а я был бы не рад столкнуться с этим.
— Выходит, правда в том, что у них просто не может быть нормальной жизни.
— Нет, не может.
(Сценка в магазине. Майкл идёт, держа за руки обоих детей. Кто-то протягивает ему блокнот для автографа, он хочет взять блокнот, но Пэрис не отпускает его руку. Няня приходит на помощь и отцепляет ладошку девочки. «Когда я говорю — отпусти, то надо отпускать, — говорит Майкл. — Мне иногда приходится давать автографы».)
— Тебя волнует тот эффект, который твоя жизнь оказывает на них, то, что ты звезда, и многое решается за них, у них порой просто нет выбора.
— Таково положение дел. И… Иногда жизнь удаётся наладить, в прошлом это удавалось многим людям, ты выстраиваешь, вылепливаешь, создаёшь свой мир, и многим людям это вполне удавалось.
Очевидно, что Джексону нравится быть отцом, и для меня стало сюрпризом то, что Принс и Пэрис недавно получили маленького братика.
— Недавно у тебя появился третий ребёнок.
— Да.
— Ты присутствовал при его рождении?
— Да.
— Какой он, как его зовут?
— Принс Майкл Второй, но мы его зовём Бланкет.
— Вы зовёте его Бланкет? Почему?
— Потому что это такое выражение, которым я пользуюсь в разговорах с моей семьёй, с моими работниками. Я говорю: «Ты можешь укрыть меня» или «ты можешь укрыть её», имея в виду, что покрывало — это благословение. Это способ проявить любовь и заботу.
— А кто его мать?
— Его мать? Я не могу сказать. Потому что её завалят… ну, знаешь. У нас есть соглашение, что мы не можем — то есть, контракт о том, что мы не говорим, кто она, так мы решили.
— И у тебя с ней были какие-то отношения?
— Да.
— Но ты хранил их в секрете.
— Да.
— И это потому, что она не хочет, чтобы кто-либо об этом знал?
— Да, и я не хочу, чтобы кто-нибудь знал. Она не хочет попасть в газеты и таблоиды, она этого не хочет, и я её не виню. Потому что она знает, насколько мерзкими могут быть их комментарии, знаешь.
— Кто-нибудь из матерей живёт с тобой сейчас?
— Живут со мной? Нет.
— Это трудно для тебя и детей?
— Нет… нет, почему это должно быть трудно?
— И дети не ищут свою маму?
— Нет. Они в полном порядке. Сколько детей живут со своими матерями, и у них нет отца. Никто ничего не говорит. Нет, они хорошо живут.
— А у тебя просто всё наоборот?
— Да. И они живут прекрасно. У них есть достаточно женщин в их жизни. Они повсюду. В моём доме кругом женщины, то есть, дети с ними целый день.
— Что бы ты сказал тем, кто считает это несколько странным?
— Люди всегда имеют своё суждение обо всём, что ты делаешь, так что это не беспокоит меня. Кому-то что угодно может показаться странным. И это интервью для кого-то странное. Так что какая разница, правда?

В нескольких тысячах миль от дома, поведение Майкла как отца попало под серьёзное наблюдение. Несколько недель спустя я встретился с ним в Берлине. И как раз когда я был в пути, произошло вот это. (Кадры «балконного инцидента».) Майкл Джексон вывесил своего маленького ребёнка из окна берлинского отеля. Его фэны снаружи сходили с ума. Оказавшись в его комнате, я начал волноваться — в нём появилось нечто маниакальное, чего я раньше еще не видел. И ему очень нравилось внимание кричащих фэнов возле отеля.
(Майкл быстро пишет что-то на подушке, Башир читает вслух: «‘Я люблю вас всем сердцем, Майкл Джексон…’ Эта подушка принадлежит отелю?» Майкл: «Ага». Он идёт на балкон и бросает подушку вниз, фэнам. Снизу слышны непрерывные крики. «Что они пели сейчас?» — спрашивает Башир. «Fuck the press, Michael is the best», — цитирует Майкл. «Как?..» Майкл предпочитает повторить по буквам: «F-U-C-K… Я не буду произносить это слово».)
Он прибыл в Берлин через неделю после судебного разбирательства в Лос-Анджелесе. В репортажах прессы об этом судебном разбирательстве говорилось, что его лицо разваливается. (Майкл, проходя в лифт, строит рожи в камеру, кокетничает, закрываясь от объектива, смеётся: «Это было глупо…». «Что ты думаешь о Берлине?» — спрашивает Башир. «Мне нравится Берлин».) Пока фэны ждали у отеля, надеясь увидеть своего идола, его эскорт умчался прочь. Я хотел знать, огорчили ли его статьи о его лице.
— Что ты думаешь о том, как пресса осветила судебное разбирательство?
— Я ничего не видел. Я не говорю об этом… Я не смотрю телевизор, не читаю таблоидов. Хорошо бы устроить сожжение таблоидов, собрать такую гору и сжечь их все. Людям следует лучше понимать то, что там нет ни слова правды. Это погоня за сенсациями, это невежество. Это случилось с леди Дианой, на неё охотились эти люди.
— А что ты думаешь о тех комментариях, которые делались по поводу твоей внешности во время появления в суде? Разговоров было много…
— Оииий, даже не начинай об этом…
(Шофёр вмешивается, восклицая: «Смотрите на него!» Кто-то выскакивает на проезжую часть и танцует перед машиной Майкла. Полицейский немедленно утаскивает его с дороги. Майкл и его люди громко хохочут. «Каждый раз, когда он начинает танцевать, полиция его хватает, каждый раз! Он успевает сделать всего один оборот, бедняжка!») Мы ехали в ресторан, и армия преданных поклонников Майкла добралась туда первой. Среди них был и его отчаянный фэн, который наконец-то смог исполнить свой танец. (Парень танцует перед несколькими камерами. Когда он останавливается, кто-то спрашивает его: «Ты давно так танцуешь?» — «С тех пор, как был совсем маленьким».) К тому времени, когда мы собрались уезжать, в атмосфере нарастала истерия. (Охранники, закрывая Майкла со всех сторон, проводят его к машине сквозь толпу фэнов. Забравшись внутрь, Майкл просит: «Я хочу вон тот постер, дайте мне его, пожалуйста. Давай, вон тот, с малышами… Я хочу еще.» Майклу передают несколько подарков от фэнов. Одной девушке разрешают забраться в машину и обнять Майкла.)
Пока Майкл ехал обратно в отель, вокруг инцидента с Бланкетом разразилась гроза. На следующее утро он очень хотел показать мне, насколько он заботится о своих детях. (Майкл кормит Бланкета из бутылочки, набросив ему на голову полупрозрачную ткань. Малыш плачет, Майкл старается развлечь его разными звуками, трясёт его на коленях. «Бланкет, Бланкет, я люблю тебя, Бланкет!» Малыш успокаивается, сосёт из бутылочки.)
— Я люблю своих детей. Очень.
— Ему нравится еда?
— Да!
— Ты слышал, что про всё это говорят?
— Это полнейшее невежество. Я бы никогда не сделал ничего ни со своими детьми, ни с любым другим ребёнком. Пытаться убить их?.. Что за глупость. Там внизу ждали тысячи фэнов, и они скандировали, что хотят увидеть моего ребёнка, и я просто позволил им на него посмотреть, в этом нет ничего такого.
(Принс Второй жадно сосёт из бутылочки.)
— Он, похоже, голоден.
— (Смеясь) Он просто любит молоко. (Майкл уносит малыша.)
Поведение Джексона начинало пугать меня. (Кадры в берлинском зоопарке.) Беспокоясь о безопасности детей, я вместе с ними оказался в центре толпы папарацци.(Слышен голос Башира: «Принс со мной, я держу его».) Это было совершенно неподходящее путешествие для двух маленьких детей, и все это понимали — кроме самого Джексона. Трудно было поверить, что это тот же самый человек, которого я встретил в Нэверленде. Возможность поговорить о его странном поведении представилась мне вечером, за кулисами благотворительного аукциона.
— Что ты можешь сказать о сегодняшнем походе в зоопарк?
— Я люблю ходить в зоопарки, но это всегда трудно из-за всего этого столпотворения. Я всегда иду смотреть на горилл, я их очень люблю.
— Кажется, Принса кто-то ткнул в глаз.
— Принса? О, нет, он в порядке.
— Они находятся под огромным давлением, все эти люди вокруг…
— Да, я знаю… С самого рождения мы прячем их, и вертолёты летали даже над роддомом…
— Но не легче ли было бы телохранителям и няням отвести их в зоопарк одних, чтобы не подвергать тому, через что им пришлось пройти сегодня?
— Нет, я не могу это сделать, нет. Если что-то случится, лучше пусть это будет по моей вине.
— И ты бы не позволил им пойти с телохранителями?
— Да у нас достаточно охраны, они очень старались сегодня…
— У тебя была нелёгкая неделя… Пресса пишет, что ты безответственно относишься к детям.
— Пресса не права. Я люблю своих детей. Я держал своего сына очень крепко. Почему бы мне скидывать ребёнка с балкона — это самая большая глупость, что я слышал. Я люблю моих детей, и они знают, что я их люблю, и за две минуты до того, как все увидели младенца, Принс делал точно то же самое, я держал его на руках.
— Я видел.
— Я сделал это, но я его крепко держал в руках.
— Ты был просто перевозбуждён?
— Нет! Они скандировали, что хотят увидеть малыша. Я просто хотел показать им малыша. Я не позволил бы ему упасть.
— Но ты же не показал ребёнка на самом деле, они не видели его, он был закрыт.
— Они видели. Они всё почувствовали. И он отозвался тоже, он пел… (Майкл имитирует звуки, которые издавал Принс Второй.)
Джексон передал на аукцион свой пиджак, который был продан за 16 тысяч фунтов. А фэны всё продолжали отчаянные попытки встретиться с Майклом. (Майкл встречается с фэнами из Германии.)
В последнюю ночь в Берлине Джексон должен был получить премию «Бемби» за свои достижения в музыке. Джексон казался очень возбуждённым, и впервые он не захотел, чтобы наша камера снимала его. Он хотел, чтобы мы снимали только обожающих его фэнов. Пока его охрана делала последнюю проверку, действие на сцене приближалось к его награждению. Было организовано очень длинное и серьёзное его представление. И в катастрофическом путешествии Джексона в Берлин произошёл еще один неприятный инцидент. Во время церемонии Джексон вышел на сцену слишком рано. (Майкл начинает подниматься на сцену, но его вовремя перехватывают. Он прячется, сидя на ступеньках.) Это недоразумение было мучительным для всех нас. На сцену вызывали не его, а Бориса Беккера, который должен был вручать награду. (На сцене Беккер объявляет о вручении награды Майклу, и Майкл наконец поднимается на сцену.) Награда должна была закрепить за ним звание Короля Поп-Музыки. Но к концу этого путешествия она уже ничем не могла помочь. И еще кое-что беспокоило меня — в Нэверленде я встретился с одним из его лучших друзей, 12-летним мальчиком.

Когда я познакомился с Майклом Джексоном, мы говорили о многих аспектах его жизни, кроме одного — его отношений с детьми. Для меня это самый тревожащий аспект в его жизни. Как он часто это делает, он пригласил группу детей в Нэверленд — они не могли поверить в своё счастье. (Паровозик едет по Нэверленду, Майкл рассказывает детям, что видно из окна. «Не высовывайтесь!.. Я потанцую с вами потом, ты танцуешь? Нет, я научился лунной походке от вас…» Поезд замедляет ход, останавливаясь. Майкл встаёт, но быстро садится обратно: «Не вставайте, сидите. Это я себя плохо веду. Не вставайте, сейчас он дёрнется последний раз… Вот, теперь пошли».) Он явно наслаждался компанией детей, и им тоже нравилось быть здесь. (Майкл рассказывает детям, что собирается построить еще водяной парк в Нэверленде.) Дети получают здесь всё, чего хотят, и всё это бесплатно. И на этот день Джексон стал одним из них.
Проблема была в том, что я, как и все, знал, что 10 лет назад дети оставались ночевать в Нэверленде. Один из них, 13-летний мальчик, обвинил Джексона в сексуальных домогательствах — это обвинение стоило ему нескольких миллионов долларов. Я полагал, что теперь он более осторожен. Но к моему глубокому изумлению, я обнаружил, что дети и сейчас остаются здесь ночевать. Иногда в его доме, а иногда в его спальне. Я встретился с 12-летним Гевином и его братом и сестрой. Гевин познакомился с Джексоном два года назад, когда умирал от рака.
(Съёмки на кухне, Майкл и семья Гевина говорят наперебой.)
— Гевин, что помогает Майклу так хорошо общаться с детьми? Что именно?
Гевин: — Потому что он настоящий ребёнок в душе. Он ведёт себя совсем как ребёнок, он знает, что такое дети, о чём думают дети. Понимаете, ведь вам не обязательно быть ребёнком просто потому, что общество считает всех, кому больше 18 лет, взрослыми. Это же неважно. Вы взрослый, когда вам хочется им быть.
Майкл: — И больше никакого рака. Всё прошло! Ему тогда сказали, что он умрёт.
Сестра Гевина: — Моим родителям велели готовиться к похоронам, потому что шансов уже не было. Он бы не вырос, у него не могло бы быть детей… А после химиотерапии он так вырос!
Гевин: — Я вырос с 4-х футов до 5 футов и четырёх дюймов.
Майкл: — Медики ничего не смыслят во всём этом, правда же?
По словам Гевина, дружба и поддержка Майкла помогла ему победить рак. С тех пор они стали близкими друзьями.
— Когда вы остаётесь здесь, вы живёте в доме? Майкл разрешает вам ходить по всему дому?
Гевин: — Однажды вечером я его спросил, могу ли я остаться в его спальне. Он разрешил мне остаться в его спальне. И я ему сказал, «Майкл, ты можешь спать на кровати», а он — «нет-нет, ты будешь спать на кровати», и я заспорил, «нет-нет-нет, на кровати будешь спать ты», и тогда он сказал: «Если ты меня любишь, на кровати будешь спать ты». И я сказал — «нуу-у-у…», и в конце концов на кровати спал я. Было весело.
— Я спал на полу. Это ведь был спальный мешок?
Гевин: — Ты на полу целое гнездо свил из одеял.
— Но Майкл, ты 44-летний мужчина, зачем тебе это?
Гевин: — Да ему не 44, ему 4!
— Да, мне четыре. Я люблю… Мне кажется, они получают от меня то же, что я получаю от них. Я говорил это много раз, самое большое вдохновение я получаю от детей. Каждая песня, что я пишу, каждый мой танец, каждое стихотворение, всё это вдохновлено этой невинностью. Это сознание чистоты. У всех детей это есть. Я вижу Бога в лицах детей. И я просто люблю быть рядом с ними всё время.
— Но когда люди слышат, что дети из других семей приезжали и оставались в твоём доме, в твоей спальне?..
— Их бывает немного.
— Ладно, но ведь некоторые оставались, и тебе говорят, следует ли взрослому человеку делать это? Что ты отвечаешь на это?
— Мне их очень жаль, потому что они осуждают того, кто просто хочет помочь людям. Почему нельзя разделять свою постель с кем-то? Это самое большое проявление любви — разделить свою постель с кем-нибудь.
— Ты правда так думаешь?
— Дааа… Конечно. Ты можешь занять мою кровать, если хочешь, спи в ней. Я буду спать на полу, кровать твоя. Всегда стараешься отдать другу лучшее, понимаешь, вот как ему, потому что он собирался спать на полу, и я сказал: «Нет, на кровати будешь спать ты, а я буду на полу».
— Но у тебя разве нет комнат или дома для гостей, где он мог бы остаться?
— Нет… Ну да, у нас есть комнаты для гостей, но когда дети приезжают сюда, они всегда хотят остаться со мной. Я же никогда не приглашаю их в свою комнату. Они говорят: «Можно мне остаться с тобой сегодня?», — и я говорю, «Если твои родители не против, то можешь».
— Твоим родителям нравится, что ты был здесь с Майклом?
Гевин: — Да, моя мама была очень счастлива. И я знаю, что они счастливы потому, что я счастлив.
— Они приезжали с тобой вместе?
Гевин: — Большую часть времени я проводил не с моими родителями, а с Майклом.
— И им нравилось, что ты здесь?
Гевин: — Да.
Мне было не по себе после этой беседы. Я знал, что мне придётся спорить с Джексоном, говоря о том, что я считаю его одержимостью детьми. Этого нельзя было избежать. В начале нового года Джексон согласился на последнюю встречу. Она прошла в Майами. У меня было к нему много вопросов — о тех областях его жизни, говоря о которых он, по моему мнению, был наименее искренен: его лицо, его отрицание пластических операций, его отношения с матерью Бланкета, и, конечно, я хотел вернуться к тем, кто остаётся в Нэверленде на ночь. Спор с ним должен был стать нелёгким делом, но сейчас он должен был произойти.
При подготовке к этому интервью атмосфера была необычно напряжённой. На сей раз Джексон пригласил своего собственного осветителя. Может быть, для того были причины. Пластическая хирургия была предметом нескольких трудных вопросов.
— Когда мы говорили некоторое время назад, ты говорил о том, что тебе пришлось пройти в подростковом возрасте. Это было ужасное время для тебя. И я видел некоторые твои фотографии того периода — у тебя было много прыщей.
— Да.
— И одна из вещей, которую ты использовал, чтобы справиться с проблемами взросления, было изменение внешности, ты физически изменился, и твои фотографии…
— Нет, в подростковом возрасте ты просто растёшь и меняешься.
— Но даже форма твоего лица изменилась.
— Нет, не изменилась. Я не переделывал своё лицо, это только мой нос. Это помогло мне лучше дышать, и я могу брать верхние ноты.
— Значит, ты говоришь, что была только одна операция.
— Две. Насколько я помню. Только две.
— Но когда я смотрю на твои фотографии в подростковом возрасте…
— Да, я менялся, люди меняются.
— Но если посмотреть на снимки времён «Триллера», твои губы сейчас совсем другие.
— Нет.
— Но они выглядят иначе.
— Нет, извини, нет.
— Но я не понимаю этого…
— Я вполне доволен своими губами.
— Ладно, оставим губы, это только деталь, но…
— В Голливуде все делают пластические операции, пластическую хирургию изобрели не для Майкла Джексона. Все это делают.
— Я и не говорю, что её изобрели для Майкла Джексона, но иногда люди заходят слишком далеко. Иногда — если у них есть много денег и есть возможность, они могут сказать, «о, я это сделаю». Особенно учитывая твоё детство, я начал понимать, насколько трудным оно было для тебя, насколько несчастным ребёнком ты был. И насколько ты был несчастен в подростковом возрасте из-за твоей внешности. Ты сказал мне в Нэверленде, что твой отец оскорблял тебя. В Лас-Вегасе ты рассказал мне, что твой отец всё время говорил о твоём носе. И потому я могу понять, почему ты хотел изменить свою внешность, в этом есть смысл. Я бы сам захотел…
— Но не всё лицо, только нос. Они говорят — почему он продолжает изменять лицо… Это неправда. Это только нос, понимаешь.
— Но даже форма лица у тебя другая.
— Но я же изменился!.. Я был маленьким ребёнком…
— Нет, я говорю о том времени, когда тебе было 20.
— Ну, я просто менялся, я меняюсь со временем, я тебе правду говорю.
— Честно?
— Честно!
Мы прервались, но ненадолго. Следующим пунктом было моё беспокойство о детях.
— Когда я однажды говорил с Принсом, он сказал мне, что у него нет мамы.
— Он сказал, что у него нет мамы?
— Да. Я сказал — Принс, а где твоя мама, и он сказал, «у меня нет мамы».
— Правильно.
— Это ты ему велел так говорить?
— Нет.
— Как по-твоему, что он имеет в виду, когда говорит, что у него нет мамы?
— То, что он сказал — что у него нет мамы.
— Не кажется ли тебе всё-таки, что детям было бы лучше поддерживать контакт с матерью?
— Нет, потому что она не… это частная информация. Она не… она не может справиться с этим.
— Она не может справиться с её собственными детьми?
— Она предпочитает, чтобы они были со мной, а не с ней.
— Ты знал, что она не хочет общаться с детьми, когда женился на ней?
— Да… Она сделала это для меня. Сделала это для меня. Она чудесный человек.
— Значит — понял ли я всё правильно: она знала, что Майкл Джексон любит детей, и знала, что Майкл Джексон хочет иметь детей…
— Да, вот поэтому. Она сказала — «тебе нужно быть папой».
— Верно, она сказала, что ты нуждаешься в том, чтобы быть папой, больше, чем она нуждается в том, чтобы быть мамой?
— Да. И она хотела сделать этот подарок мне.
— Подарок — что ты имеешь в виду?
— Подарок; я порой ходил с кукольными младенцами на руках…
— Правда?
— …потому что ужасно хотел иметь детей.
— И ты только что сказал, что твоя жена родила тебе двоих детей в подарок, потому что хотела, чтобы ты был отцом?
— Да. Это прекрасный поступок.
— Это невероятный поступок.
— Да, и есть суррогатные матери, которые делают это каждый день. В мире это происходит каждый день — это происходит и прямо сейчас.
— И так был рождён Бланкет?
— Я воспользовался суррогатной матерью и моей собственной спермой. Мои собственные клетки есть и в моих других двух детях. Всё это мои дети, но я взял суррогатную мать, и она не знает меня, я не знаю её. Так он был рождён.
— И как же ты выбрал мать?
— Для меня ничего не имело значения, кроме её здоровья. Мне неважно было, какой она расы, если она здорова, если у неё хорошее зрение… И её интеллект — я хотел знать, насколько она умна.
— Ты зачал ребёнка с чёрной женщиной?
— Конечно.
— Но я видел Бланкета, и, по-моему, можно с уверенностью сказать, что его мать была, вероятно, белой.
— Нет, ты не прав.
— Я не прав?
— Ты не прав.
— Значит, мать Бланкета чёрная. Но он такой светлый?
— Чёрных людей называют еще цветными, потому что мы бываем любого цвета, от очень белого — как мои руки — до очень тёмного, как твоя рубашка. У моего отца голубые глаза. И когда люди видят Пэрис, они всегда говорят о Дебби, но это могут быть и гены моего отца, знаешь.
— Правда?
— Конечно…
— И когда ты хочешь завести следующего ребёнка?
— Я бы хотел иметь его уже сегодня…
— Правда?
— Я думаю о том, чтобы усыновить по два ребёнка с каждого континента в мире.
— Девочку и мальчика с каждого континента?
— С каждого континента. Это моя мечта.
И вот мы вернулись к нашей встрече в Нэверленде с 12-летним Гевином. Для меня это был самый тревожащий момент за все последние восемь месяцев.
— Вот когда ты говоришь о детях; мы встретились с Гевином — и это была большая честь, встретиться с Гевином, потому что в его жизни было немало страданий — когда здесь был Гевин, он говорил о том факте, что он спал в твоей спальне.
— Да.
— Ты понимаешь, почему людей это беспокоит?
— Потому что они невежественны.
— Но следует ли 44-летнему мужчине спать в одной комнате с ребёнком, который не имеет к нему никакого родственного отношения?
— Это прекрасно.
— И это не должно беспокоить?
— Почему это должно беспокоить, в чём преступление… кто здесь Джек Потрошитель? Просто человек пытается помочь ребёнку выздороветь… Я в спальном мешке, на полу. Я уступил ему кровать, потому что с ним был еще его брат по имени Стар, и вот он и Стар заняли кровать, а я спал в спальном мешке…
— Ты когда-нибудь спал с ним в одной постели?
— Нет. Но я спал в одной постели со многими детьми. Мы спали в одной постели, когда Маколей Калкин был маленьким, Киран Калкин спал на одной стороне кровати, Маколей Калкин на другой, и еще его сёстры… мы просто все вместе валялись в постели. Мы просыпались на рассвете, надували воздушные шарики горячим воздухом, снимали всё это на плёнку, у меня есть все эти записи…
— Но правильно ли это, Майкл?
— Это совершенно правильно. Это проявление любви, это то, в чём мир нуждается сейчас — больше любви, больше сердечности…
— Мир нуждается в человеке, которому 44 года и который спит в одной постели с детьми?
— Нет, ты представляешь это… нет, ты всё это представляешь неверно.
— Ну расскажи мне, помоги мне понять…
— Ну потому что, что неправильного в том, чтобы разделять любовь? Ты не спишь вместе со своими детьми? Или с каким-нибудь другим ребёнком, который нуждается в любви, у кого не было хорошего детства…
— Нет, я бы даже не подумал…
— Это потому, что твоя душа никогда не бывала там, где бывала моя…
— Но что, по-твоему, сказали бы люди, если бы я заявил — «Я пригласил в гости нескольких друзей моей дочери или моего сына, и они будут спать в моей постели»?
— Это прекрасно!
— А что, как ты думаешь, сказали бы их родители?
— Если у них есть этот заскок, они скажут, «Нет, ты не должен», но если ты близок этой семье, если почти что член этой семьи, и ты хорошо их знаешь, и…
— Но Майкл, я бы не хотел, чтобы мои дети спали в чьей-либо постели.
— Ну, я был бы не против, если я знаю этого человека хорошо. Мы очень близкие друзья с Барри Гиббом — Пэрис и Принс могут оставаться с ним в любое время; мои дети то и дело спят вместе с другими людьми.
— И тебе это нравится?
— Всё замечательно. Это честные, очень добрые люди. Это не Джек Потрошитель.
— Полагаю, для многих людей проблема в том, что случилось в 1993 году. Или то, что тогда не случилось.
— То, что не случилось.
— Просто чтобы ты вспомнил — каково это было, когда ты впервые услышал обвинения, выдвинутые против тебя?
— Это был шок, но мне нельзя говорить об этом по закону, так что…
— Но что ты чувствовал? Я не прошу тебя говорить о том, что тогда было сказано.
— Я был в шоке, потому что… Господь знает, что я всем сердцем обожаю детей.
— Не в этом ли вся проблема, что когда ты приглашаешь детей в свою кровать, ты никогда не знаешь, что произойдёт?
— Когда ты говоришь «кровать», ты думаешь о сексе, и они говорят о сексе. А в этом нет ничего сексуального. Мы просто ложимся спать, я подтыкаю им одеяло, включаю тихую музыку, читаю книжки. Мы ложимся спать, горит камин, я приношу им горячее молоко, мы едим печенье, это очень мило, очаровательно, весь мир должен делать это…
— И ты тогда не попал в тюрьму потому, что было достигнуто финансовое соглашение с семьёй?
— Да, я не хотел, чтобы это превращалось в длинную такую теле-историю, как с О-Джеем Симпсоном, весь этот вздор, знаешь. Это было бы неправильно. Я сказал, слушайте, давайте покончим с этим. Я хочу продолжать свою жизнь. Это нелепо, с меня хватит, всё.
Я расспрашивал его и дальше, но по соглашению о сохранении конфиденциальности, мы не можем показать вам эту часть интервью. Мои вопросы глубоко огорчили его.
— (Со слезами) Люди больше не садятся за стол со своими отцами и матерями… Семейные узы были разрушены, это отчаянно требует внимания. Почему лети приходят в школу с оружием? Они бы не… Они хотят, чтобы к ним прикоснулись, чтобы их обняли, но родители весь день заняты на работе, и оставляют их дома за компьютером, и они делают все эти безумные вещи. И это разрушает наш мир. Нам нужны эти узы снова, это очень важно, Мартин.
— Почему для тебя это так много значит?
— Просто я очень чувствителен к их боли, я очень чувствителен к семье, к состоянию людей, понимаешь. Этот вопрос значит для меня много, и я хочу помочь. Всем, чем я смогу помочь, я говорил это и прежде миллион раз, и я не боюсь говорить это. Если бы на земле больше не было детей, если бы кто-то объявил, что все дети умерли, я бы бросился с балкона немедленно — меня бы не было.
И вот я покинул Майкла Джексона, он собирался обратно в Нэверленд. Я понял, что Нэверленд — это не просто дом неподалёку от Лос-Анджелеса, это мир Майкла Джексона. Место, где его огромное богатство позволяет ему делать всё, что он хочет, когда он хочет, и как он хочет. Он создал это место и жил там с тех пор, как был ребёнком, и было ясно, что он его никогда не покидал.

© перевод: Анастасия Кисиленко для сайта MichaelJackson.ru